 Валериан Владимирович Куйбышев. Воспоминания сестры
КОКЧЕТАВ
Возок, запряженный тройкой крепких сибирских лошадей, мчится по снежной дороге, подпрыгивая на ухабах. Весело звенят колокольчики, привязанные к дуге.
Трескучий мороз не пугает седоков. Они укутаны в меховые шубы, прикрыты теплыми одеялами. У детей, сидящих в возке, видны только блестящие любопытством глаза.
Детей трое. Самый маленький, восьмимесячный Валериан, крепко завернутый, лежит возле матери.
Так в феврале 1889 года семья Куйбышевых переезжала в Кокчетав, маленький городок, затерянный в казахских степях.
Из Омска, откуда ехали Куйбышевы, путь большой, более трех суток. Короткие остановки на станциях, перемена лошадей, и снова в путь. Старшие дети, если не спят, выходят на остановках размять усталые ноги, усаживаются со взрослыми за стол в избе, едят холодное мясо, яйца, пьют горячий чай. И опять скрипят полозья, звенят колокольчики, поет унылую песню ямщик.
На пути встречаются леса. Темные сосны, занесенные глубоким снегом, придают лесу сказочно-таинственный вид.
Ямщик-казах часто оглядывается, ласково улыбается детям и говорит:
— Огонь вижу, далеко, далеко вижу.
К концу третьего дня действительно показались огни. Залаяли собаки. Ямщик слез с облучка, чтобы посмотреть дорогу. Отец тоже вышел.
— Ну и сугробы! Но где же город? Может, мы сбились с дороги?
— Тут город, тут. Видишь, дым, слышишь, лают собаки, — успокаивал отца ямщик.
Возок стоял на громадном снежном сугробе, наметенном до самой крыши дома. На голос ямщика сильнее залаяла собака, послышался свист, и к возку стал пробираться человек, карабкаясь на сугроб.
— Ишь, куда вас угораздило заехать, чуть ли не на крышу дома,— ворчливо произнес он.
Так наша семья приехала в Кокчетав, куда Владимир Яковлевич, наш отец, был назначен начальником местной воинской команды.
В то время Кокчетав был маленьким городком с широкими ровными улицами, с природной песчаной мостовой.
Хорошо жилось здесь детям. Зимой катались со снежных гор, лепили снежных баб, ходили на замерзшее озеро, где лед синий-синий и гладкий — так хорошо по нему разбежаться и прокатиться в мягких валенках!
Весной журчат ручьи, стекая с окружающих Кокчетав гор. Озеро принимает все талые воды, и лел плавает по нему большими нагромождениями. Жители города большими толпами собирались посмотреть на ледоход, а детишкам и подавно было весело и интересно. Как-то особенно ласково светит солнышко, лужицы тянут пускать бумажные и деревянные самодельные кораблики, и так приятно побегать босиком по воде, когда не видят старшие.
Ну, а летом совсем раздолье. Зеленеют горы, трава в оврагах высокая, можно спрятаться в ней с головой; цветы манят своей красотой и разнообразием; а если побежать в лес, то становится еще веселее: легко укрыться так, что будут искать, искать и не найдут. Но есть и такой лес, который взрослые называют «страшным лесом»: там волки, медведи и еще какие-то звери, которыми обычно пугают детей.
В горах каменные утесы, ущелья, покрытые кустарником. Да всего и не перечислишь, столько интересного можно встретить в горах, в лесу, в степи, которая тянется без начала и конца до самого горизонта; степь зеленая-зеленая, а потом, когда зацветает ковыль, становится белой, даже не белой, а какой-то серебристой. Красивая!..
И горы, и луга, и речка Чаглинка, и озеро Копа — все привлекало детей.
Наша семья поселилась в небольшом деревянном домике, окруженном березами и черемухой.
Возле дома — зеленая полянка, на которой так хорошо было играть детям.
Дети, приехавшие в морозный зимний день в Кокчетав, росли веселыми, здоровыми ребятами; восьмимесячный Валериан (дома его звали Воля) вырос.
В семье появились дети младше Воли, и он уже считал себя взрослым, говорил, что скоро будет «доспольта», — это значило до потолка, — и его все дразнили «доспольта». А потом и Воля стал ходить в школу и принимать участие во всех детских играх и проказах. Старшие дети часто вспоминали свой приезд в Кокчетав.
— Может быть, и Воля помнит? — смеясь, спрашивала мама.
— Помню, — убежденно говорил Воля. — Помню, как скрипел снег, звенели колокольчики, ямщик пел. А потом заехали на крышу и сильно лаяла собака...
— Да тебе тогда было восемь месяцев, — смеялась мама.
В Кокчетаве и теперь помнят нашу семью. Старожилы рассказывают, как мать, Юлия Николаевна, и отец, Владимир Яковлевич, помогали детям бедняков получить образование, готовили их к экзаменам, а потом отправляли в Петропавловск учиться. Средства для этого добывались устройством спектаклей и вечеров, в которых участвовали вся наша семья и ученики школы, где мама была учительницей.
Наши родители организовали народный дом и вечернюю воскресную школу, занимались с неграмотными, читали лекции.
Семья Куйбышевых, 1900 г.
Дом, в котором жила наша семья, был одноэтажный. Весной он утопал в цветущей черемухе, а летом в саду цветов, за которыми с любовью ухаживала мама, было так много, что с приближением осени в наш сад устраивалось настоящее паломничество горожан. Редкая семья не наделялась цветами из нашего сада. Мама говорила, срывая цветы для букета:
— Цветы любить надо. Они, как дети, нуждаются в уходе и внимании.
Зимой дом заносило огромными сугробами, из которых виднелись лишь верхушки высоких берез.
Наши родители не имели и среднего достатка. Заработка отца и матери хватало только на то, чтобы сводить концы с концами. Нас, детей, было восемь человек.
Одежда и обувь от старших переходили к младшим детям. Все это тщательно переделывалось, перешивалось по нескольку раз.
В квартире, обставленной простой, скромной мебелью, всегда было чисто, уютно; мамино рукоделие украшало все комнаты.
В зимние длинные вечера собирались все в столовой за большим столом. Мальчики вырезали, выпиливали, рисовали. Девочки вязали, вышивали. Самые маленькие делали фигурки из спичек, скрепляя их размоченным горохом. Старшие по очереди читали вслух.
Знакомые приходили к маме учиться рукоделию. В гостиной стояли пяльцы, на которых вышивались скатерти разноцветным берлинским гарусом.
У отца была большая библиотека. Он выписывал журналы, книги. Когда отец бывал в Петербурге или в других городах, он привозил оттуда много дорогих и редких книг. Отец гордился своей библиотекой. Часто пересматривал, перетирал книги, и мы, дети, помогали ему. Он охотно давал читать книги знакомым и ученикам. В Кокчетаве библиотеки не было, поэтому все шли за книгами к нам. В народном доме впоследствии была открыта библиотека, вдумчиво и бережно собранная отцом. Библиотека разрасталась с каждым годом и, когда мы уезжали из Кокчетава, была уже большая и хорошо подобранная. Отец говорил: «Это мое детище».
Зимой старшие дети, Толя, Надя и Воля, уезжали в Омск. Там Надя училась в гимназии и жила у бабушки, а Толя и Воля — в кадетском корпусе. Из Омска старшие не приезжали домой на зимние каникулы: в мороз, в метели и заносы трудно было добираться до Кокчетава за двести восемьдесят верст.
Когда в доме у нас зажигалась елка, мы веселились и прыгали вокруг нее под папину игру на гитаре, а мама сидела в кресле и плакала, думая о Толе, Наде и Воле. Мама вообще часто плакала: нет писем — слезы; пришло письмо, пока его распечатывают, — слезы; прочтет, если даже нет ничего печального, — все равно слезы. Нас это всегда пугало. Мы окружали маму, утешали ее.
Помню, был у нас такой обычай: если все благополучно в доме и к нам можно зайти — ставили на окно зажженную свечу или маленькую лампочку. Это придумал папа, и многие знакомые делали так же. На «огонек» приходили любители литературы. Читали вслух новинки Чехова, Тургенева, Толстого. Очень часто чтение проходило в лицах. Получалось что-то вроде спектакля. Все очень увлекались таким чтением, и нам, детям, оно очень нравилось. Мы также устраивали импровизированные спектакли в детской комнате.
Летом у нас было очень весело — приезжали старшие со своими товарищами. Устраивались шумные игры, гулянье в горах, катание верхом. На полянке возле дома играли в крокет, в городки, в лапту, в горелки.
Все мы любили игру в корабль. В столовой опрокидывали большой стол ножками вверх — это и был корабль. Простыни и скатерти служили парусами. В игре участвовали и старшие и младшие. Миша, младший брат, обычно был капитаном корабля. Вот мы плывем по волнам. Надя не успела сесть на корабль, осталась на берегу и плачет по-настоящему, а мы все волнуемся. Капитан отказывается послать за ней шлюпку. «Не нужно опаздывать, — заявляет он. — Настоящие корабли не будут задерживаться из-за одного пассажира. А у нас ведь настоящий корабль!» Попробуй сказать, что не настоящий, — высадят на берег.
В душе у Воли происходит борьба: он привык спасать. Жалость к Наде побеждает, и Воля бросается в «бушующие волны». За борт летят спасательные круги, все суетятся, бегают по палубе, вызывая негодование капитана.
Но вот Надя, утомленная и «промокшая», на борту корабля. Ее заботливо окружают, приводят в сознание, растирают руки, ноги. Воля победоносно смотрит на всех, стряхивая с себя «воду», сушится у «огня», и мы продолжаем свой путь. Плывем до нового приключения, до новой опасности.
Все дети в нашей семье росли здоровыми, жизнерадостными, только Воля был худым, болезненным мальчиком. Он хорошо учился, в младших классах его переводили из класса в класс без экзаменов, и он раньше других приезжал на каникулы в Кокчетав. Дома его поили кумысом, рано укладывали спать.
Воля с детства любил чтение, и его часто можно было застать с книгой на скамейке в саду или же в горах, в лесу. Он увлекался историческими книгами, особенно биографией полководца Александра Суворова. Воля восхищался его храбростью, смелостью, находчивостью. Над его кроватью висел портрет Суворова. Подражая Суворову, Валериан спал на голых досках, постелив на них простыню. Вместо подушки под голову клал свернутую шинель. Перед сном обтирался холодной водой, делал гимнастику. Папа шутя называл его «наш Суворов».
Воля был храбрым мальчиком, и мы гордились его храбростью. Он мог, например, войти в гусиное стадо, когда туда закатывался крокетный шар или мячик. Гуси злобно шипели, вытягивали длинные шеи и готовились расправиться с обидчиком. Затаив дыхание мы следили, как Воля, не обращая внимания на гусиное шипение, ловко подхватывал шар и победоносно устремлялся к нам.
Папа смеялся: «Ведь он у нас Суворов!»
Воля и нас приучал к храбрости. По вечерам в маминой комнате не зажигали огня. Воля прятал под широкую мамину кровать какую-нибудь вещь и заставлял нас искать ее в темноте. Кто дольше пробудет в темной комнате, тому ставился лучший балл, а кто приходил быстро и без спрятанного предмета, того считали трусом и брали с него штраф. Штрафом была конфета, которую давала нам после обеда мама. Получив штрафную конфету от труса, Воля прятал ее и потом незаметно возвращал. Жаль ему было пострадавшего: оказался трусом да еще лишился конфеты!
Мы очень любили гулять с Волей. Он всегда придумывал что-нибудь интересное. Вот овраг. Перейти через него нетрудно — сбежать и, цепляясь за ветки кустарника и за торчащие камни, взобраться на другую сторону. Но Воля задумывается: «Как перебраться через эту пропасть?»
Он лезет на высокое гибкое дерево и раскачивается на самой его верхушке. Раскачавшись, он прыгает на другую сторону оврага, не выпуская веток дерева. Вот он уже привязал верхушку дерева к другому дереву, стоящему на противоположной стороне оврага. Получилось что-то вроде моста. Команда: «Марш через мост!» — и мы все, боясь показать свою трусость и увлекаясь этим интересным переходом, перебираемся, цепляясь за ветки, на другую сторону оврага. Валериан зорко следит за нами, готовый броситься на помощь.
Однажды на прогулке мы наткнулись на выползавшую из-под камня змею и в ужасе бросились бежать. Один Воля смело пошел на нее. Вероятно, в это время он воображал себя Суворовым, а змею — целым полчищем врагов. Вот он наступил на хвост змеи и схватил ее рукой. Мы торжествовали. Но... крик ужаса! Змея брошена, и «храбрый Суворов» держится за ужаленный палец. Палец быстро посинел и распух. Мы очень испугались. Только один мальчик не растерялся —он туго перевязал палец Валериана выше ужаленного места, чтобы опухоль не шла дальше. Печальные возвращались мы домой. Воля всю дорогу молчал и только перед самым домом сказал:
— Маме не говорите, а то она подумает, что змея ядовитая...
Но, к счастью, все обошлось благополучно—змея оказалась неядовитой.
Возле Воли собирались такие же смелые мальчики, и с ними он совершал «суворовские» походы в горы и лес. Все мальчики были вооружены деревянными самодельными винтовками. Командовал обычно Валериан. Он учил их маршировать и нести караулы возле «крепости». Крепостью они называли найденную в горах груду камней, в одном из которых была глубокая трещина. К этой трещине с большим трудом можно было привалить близлежащий камень, чтобы закрыть ее, спрятав туда «оружие», знамя и другие военные предметы.
Воля очень любил музыку и пение.
По вечерам у нас на крыльце собиралась молодежь, пели хором. Воля обычно говорил:
— А я буду держать паузу.
Он обладал хорошим музыкальным слухом, подбирал все слышанные мелодии на мандолине, но сам не пел.
Однажды знакомая девушка пела у нас на крыльце грустную песню о сироте. Трогательно звучал ее печальный голос, и Валериан, слушая песню, украсил шляпу девушки цветами. Он всегда оказывал певцу или музыканту хотя бы маленькое внимание. На другой день Воля играл на мандолине эту печальную песню и сложил на нее слова:
Слушайте, товарищи, песенку мою,
Эту песнь сложил я про судьбу свою.
Эта песня вырвалась из души, как стон.
Как-то, братцы, видел я страшный-страшный сон:
Будто бы остался я в свете одинок
И никто мне ласковых слов сказать не мог...
И заканчивалась эта песня:
Но не сон то, братцы, я вам рассказал,
Всю, всю правду-истину от души сказал.
У него были и другие стихотворения, но он скрывал их от всех и прятал в секретные места.
Однажды Миша, фантазер и выдумщик, таинственно сообщил Воле, что он подслушал разговор отца с матерью: оказывается, Воля вовсе не наш, его взяли у нищих. Воля легко поверил Мише: он сам часто слышал, как знакомые говорили, что он ни на кого из семьи не похож. Воля стал задумываться, избегать шумных игр, еще больше углубился в книги. Собирался даже бежать из дому.
У мамы с Волей часто бывали разговоры о том, что он читал по ночам в постели. Когда в доме наступала тишина, он зажигал лампу и читал иногда до утра.
Как-то Воля заснул, не погасив лампы. Керосин догорел, и фитиль стал коптить. Черная копоть хлопьями летала по комнате, садилась на белые подушки, на лица спяш.их мальчиков. Утром ребята соскочили с постелей черные, как трубочисты. Поднялась возня, смех. Воля, чувствуя свою вину, молча взял тряпку и стал стирать копоть со стола,с окна, стряхивать с подушек, но сажа еще сильнее размазывалась.
— У нас теперь не комната, а паровозная топка, — шутил Миша.
Валериан в отчаянии смотрел на потолок, на стены, которые тоже были покрыты копотью. Он безнадежно махнул рукой и, обвязав палку тряпкой, стал вытирать потолок, размазывая черные жирные круги. За этим занятием и застала его мама. Она не сумела удержаться от смеха, глядя на чумазых мальчиков и особенно на Валериана. Мама хотела рассердиться, но не смогла. Ее замешательством воспользовался Миша. Он так повернул дело, будто не один Воля виноват, а все мальчики.
Долго пришлось им отмываться горячей водой. Терли лица и руки мочалкой и все-таки к завтраку вышли далеко не чистыми. Спешно затопили баню и после завтрака отправили «трубочистов» мыться, а комнату мыли, белили и проветривали. Когда дети вернулись из бани, комната уже была чистая, светлая. На Валериана все случившееся произвело большое впечатление. Улучив минуту, он подошел к маме и, ласково обняв ее, сказал:
— Я один виноват. Даю честное слово, что больше обманывать не буду, а вас прошу: не запрещайте мне читать вечерами. Когда в доме тихо, мне читать приятнее, я больше понимаю.
Так Валериан добился для себя права читать по ночам, и с тех пор мама только горестно вздыхала, глядя на его бледное лицо и воспаленные глаза.
Вскоре книги из библиотеки отца уже не удовлетворяли Волю, он не находил в них ответов на мучившие его вопросы. Он задумывался над тем, почему одни люди живут хорошо, а другие плохо; почему царь не видит этой несправедливости?
В кадетском корпусе Валериан был одинок. Сверстники Воли мечтали о военной карьере, и редко кто из них интересовался книгами.
В отпуск он приходил к бабушке или к Наде, которая снимала с подругой квартиру. Окончив гимназию, сестра осталась в Омске и готовилась к экзаменам на аттестат зрелости. Она вступила в революционный кружок, стала работать в подпольной типографии. Ее квартира служила явкой для конспиративных встреч подпольщиков.
Здесь-то Валериан узнал многое, о чем прежде и не догадывался. К Наде приходили интересные люди, с готовностью отвечавшие на Волины вопросы. Бывали у нее мамины братья, Александр и Николай, которым нравился маленький пытливый племянник. И Воля зачастил к Наде. Здесь впервые он услышал о жизни революционеров, о лишениях, которые они терпят, о тюрьмах, каторгах, о казнях.
Теперь, приезжая в Кокчетав, он рассказывал своим друзьям из «суворовского войска» не о полководцах, а о революционерах, о Чернышевском, о Герцене, об Александре Ульянове и о многих других отважных людях, которые боролись и шли на каторгу ради того, чтобы не было рабства, нищеты и насилия.
Особенно подружился Воля с мальчиком казахом Касымом. Ему он доверял и рассказывал больше, чем другим. Воля, Миша и Касым часто уходили втроем в горы и вели там задушевные беседы.
А в Омске после каникул Воля опять попал в кружок интересных людей, с которыми встречался раньше.
Как-то Воля сказал сестре, что он тоже, как и она, хочет стать членом революционного кружка. Видимо, Воля сумел внушить доверие товарищам Нади: партийная организация, членом которой в то время был Григорий Иннокентьевич Крамольников, стала давать мальчику поручения. Он разбрасывал прокламации на улицах Омска, расклеивал листовки, разносил нелегальную литературу. В военном мундире Валериан легко проникал в воинские казармы, поддерживал связь с революционно настроенными солдатами. Сестре он помогал работать в типографии. Революционная работа захватила его, и он отдавал ей все свободное от занятий время.
Куйбышева Е. В. - Валериан Владимирович Куйбышев. Воспоминания сестры (1959 г., Издательство: Детгиз, Серия: Школьная библиотека
|
